Нуры Байрамов.

"Узоры на песке".

Художник В. Дувидов.

Москва, "Малыш". 1990 год.

 

 

ЗДРАВСТВУЙ, ПУСТЫНЯ!

Пустыня Каракумы большая. Очень большая.

Она принадлежит к самым обширным пустыням мира.

Глазом всю её не охватишь. Даже если глядеть с самолёта. Но я про это сейчас не думаю. Ступив на её кромку, я кричу во всё горло:

- Пу-сты-ня, здравствуй!

И кажется, слышу, как она отвечает:

- Здравствуй!

Песок, песок, песок…

Прильнёшь в самолёте к оконцу – бесконечными грядами топорщатся барханы. Точно внизу море, а на море – шторм. И волны гуляют.

Нет, даже не море – океан.

Смотришь и удивляешься: как похожи океан и пустыня. Сходство разительное.

Я иду по песку, потихоньку всхожу на бархан. Их в Каракумах множество. Кто в пустыне бывал, тот видел похожий. Но все ли были? Все ли видели? Не все.

Не видать бархана – не пробел. Подумаешь, бархан! Можно жить, никогда про него даже не услышав.

И всё же, по-моему, всякому любопытно узнать, что есть на свете такая земля – Каракумы. Что есть в Каракумах песчаные барханы. Что каждый бархан – вся пустыня в миниатюре. В нём и на нём есть всё, что есть в Каракумах. И растения, и животные. Вся флора и фауна.

Я стою на вершине бархана. Золотые крупинки песка блестят под лучами солнца. Небо ясное-ясное и очень глубокое. Без дна. Голубое-голубое. Его и сравнить не с чем. Не найдёшь подходящего слова.

Кроме меня никого нет. Но я знаю: это не так. Я-то здесь гощу. А хозяева… Они рядом, только их не видать. Звери, птицы, насекомые… Они здесь постоянно.

Здесь и повсюду – в необъятных Каракумах.

 

СЛЕДЫ

Я стою на вершине бархана. Бархан для меня, как открытая книга. Я листаю её и вижу на полях особый узор. Настоящий орнамент: следы жизни в пустыне.

Вот смотрите: словно кто-то проволочил за собой длинную верёвку. Здесь проползла змея.

Вот след, напоминающий змеиный. По обе стороны полоски симметричные ямочки. Как вышивка. Здесь пробежала ящерица.

Свои следы оставили суслик и дрофа, лиса и заяц. Коршун и пустынный воробышек. Тушканчик и паук-каракурт.

Не робейте, всходите на бархан. На следующей странице этой песчаной книги отпечатаются ваши туфельки.

 

ПРИХОДИТЕ ПОСИДЕТЬ В ТЕНИ

Пришла весна, пустыня в зелёном халате. У подножья бархана разворачивает листочки низкорослый мягкий саксаульник. Он стелется по земле. Такой называют – чети.

Рядом возник какой-то нарост, выступ. Бугорок.

- Я нашёл гриб! – обрадовался ёжик.

- Какой-то странный, - сказал заяц.

Черепаха дожёвывала фиолетовый листик лебеды.

- Это не гриб, - сказала она важно. – Это домик. Не верите, откройте дверку.

Заяц протянул лапку и робко открыл дверку. Тут же показалась головка. Она была похожа на голову кобры. Только маленькая.

Заяц испугался и отпрянул.

- Привет, приятели! – прошелестела головка. – Меня зовут чомуч. Я хоть и растение, но тоже живой. Живу у бархана. Я буду здесь до тех дней, когда наступит жара. Вырасту, расцвету… И от меня даже появится тень. Приходите ко мне посидеть в тени!

И верно, можно посидеть в тени чомуча. Его обширные листья напоминают арбузные. Стебель длинный, толстый.

Чомуч идёт в рост, когда пустыня вокруг уже хорошо прогрелась и пропиталась влагой. И трава высокая.

Сперва на песке возникают два-три крохотных листочка. Словно ниоткуда. Они стелются по земле. И вдруг из середины стремительно вырывается ствол. Как рука. Сильный, толстый. Если чомуч не сорвут, не съедят, не затопчут, он вырастет в человеческий рост. И зацветёт жёлтыми цветочками.

Я не случайно сказал6 «не съедят». Молодой чомуч съедобный. Проросшие нежные листочки с удовольствием щиплют не только овцы и козы. Им лакомятся люди: дети и взрослые. Правда, чомуч чуточку горчит. Но эта горечь, пожалуй, приятная. В ней есть особая прелесть.

Когда я был маленьким, то ходил по весенней пустыне и грыз молодой чомуч. И сейчас стою на бархане и лакомлюсь, как в детстве, свежим листочком.

Я слыхал от чабана, что дети, которые пристрастились к чомучу, лучше переносят жару и холод. И я горячо рекомендую его всей детворе пустыни.

Учёные называют чомуч иначе – ферула. А мы по-своему, по-народному.

 

БЕССЕРДЕЧНОСТЬ

Есть слова весёлые, счастливые. «Цветок», «сад»… Слово «пустыня» не такое. Слышишь: «пу-сты-ня» - и незаметно для себя сжимаешься. Становится не по себе. Страшновато.

Однако тот, кто здесь побывал, увидел: и у пустыни есть своё обаяние:

Я стою на вершине бархана и думаю: нет, пустыня не пустая. Попробую перечислить многолетние растения. Значит так: саксаул, селин, борджак. Добавим к ним созен и полынь. Затем черкез, чети, кандым… Растений однолеток даже и перечислять не берусь – их очень много.

Весенние травы вянут под жарким солнцем и на корню превращаются в сено. При этом они сохраняют свой аромат. И даже краски!

Они словно зовут человека своими красками, радующими глаз.

Если бы человек относился к пустыне подобрей, поразумней!

Люди не приходят сюда пешком. Они приезжают на больших машинах, на тракторах. Люди заготавливают дрова. Что ж, дом обогреть надо. Зимой в пустыне холодные ночи. Но люди не знают меры.

Где луг зелёный шумел – там одна песчаная пыль.

Где густые леса качались, - да-да, густые леса пустыни – вековые заросли чёрных саксаулов, - там текут барханы по воле ветра.

Я смотрю вокруг. Ближайший город в дальней дали, ближайшее село тоже неблизко. Но и здесь все кусты и деревья без разбору пошли на дрова.

Чтобы так относиться к природе, надо быть бессердечным.

 

В ПУСТЫНЕ НА ДАРМОВЩИНКУ

Мало дождей в округе. Воды нехватка. Каждое растение, если не хочет погибнуть, должно к нехватке привыкнуть. Приспособиться. Возможно, что саксаул, борджак, созен были когда-то растениями с широкими листьями. Но чем жарче было, чем меньше дождей, тем меньше и уже становятся листья. Они сморщивались, съёживались, истончались.

Малышу нужно меньше воды, чем великану.

И вот представьте себе: с водой плохо, едва утоляешь жажду даже с крохотными листками, корни запускаешь глубоко-глубоко в песок, а тут – на тебе, пожалуйста! – дармоед под боком. Хочет напиться за чужой счёт.

Как же не возмутиться!

Я стою на бархане и вижу одного из таких дармоедов. У него свежие рыжеватые листья и вполне цветущий вид. Живётся дармоеду неплохо. Я знаю – это змеиная губа. Она прилипла своими корнями к корням борджака и тащит у борджака влагу. Борджак, бедняга, рад бы освободиться от прилипалы, да не может.

Если борджак выдержит, не засохнет, и она не засохнет.

И в пустыне, оказывается, живут на дармовщинку.

 

ПОЧЕМУ КАНДЫМУ ТРУДНО

Разные бывают барханы. Одни обросли кустами и травами, окрепли. Живут постоянно на одном месте. Другие, победней, поголей – кочевники. Только на таком «кочевнике» вырастет какой-нибудь куст, а бархан уже переезжает. Ветер выдувает песок из-под корней растений. Обнажаются корни и высыхают под палящими лучами.

Барханы курятся, пылят. Летом бывают песчаные бури.

Бархан, на котором я стою, ещё не вполне окрепший. Вырос на его склоне большой кандым. Да склон выбрал неудачный. Наветренный.

Гляжу на полуобнажённые, беззащитные корни, и сердце сжимается. Эх, ему бы стоять на подветренном склоне! А то ветер подул и выдул из-под корней песок. Чтобы не пропасть, кандым вонзился в грунт ещё глубже. А ветер снова поработал, опять обнажил корни.

Кандым большой, ему трудней, чем маленьким цветам и травам. А тут ещё вырос с наветренной стороны. Просто герой. Сколько усилий приложил. Чтобы задержать грунт.

От намётов с другой стороны кандыму толку нет. На тех намётах зацепились растения-малыши. Они пускают корешки в уже остановившийся песок.

 

СТАРЫЕ КОРНИ

На склоне песчаного бархана большой саксаул. Большой-то он большой, а тени от него почти нет. И всё же лучше стоять под саксаулом, чем под открытым небом. Я и облюбовал себе здесь местечко. Стою, смотрю, как течёт вокруг меня жизнь. Первое, что бросается в глаза, - старые корни. Они всюду рассыпаны. Может быть, это корни когда-то росших и отживших уже саксаулов?

Нет, это другие. Это, наверно, селин или созен. Они – пионеры, они осмелились укорениться в кочующих песках первыми. Ещё до кандыма, до черкеза. Их война с ветром была не на жизнь, а на смерть. Или – или. Селин был особенно упорным. Он так прошил корнями песок, точно его зацементировал. И лишь после того, как селин победил ветер, на слегка укреплённый, словно бы чуть-чуть затвердевший бархан покатились семена кандыма и черкеза. Сюда теперь бегут и семена саксаула, здесь теперь прорастают и стебельки оджара.

Но если почва окончательно затвердела, селину и созену на ней не место. Теперь они здесь расти не станут. Они постепенно высыхают, точно старики, чья жизнь позади. А оджарам хоть бы что: корни у них вытянулись на пятнадцать-семнадцать метров, оттуда они достают столько воды, сколько нужно для жизни.

Высохшие корни, что всюду рассыпаны вокруг, корни мужественных растений. Растений-первопроходцев. В созданном ими мире живут новые растения.

Мне нравится склон, усеянный старыми корнями. Я не могу смотреть на него без волнения. Я думаю о человеческой жизни, о смене поколений. Наши деды и отцы завоевали для нас мир, в котором мы живём. Им было труднее, чем нам, хотя трудностей и у нас хватает.

Мы продолжаем их дело, мы идём по их следам, по их путям.

 

ПОЕДИНОК

Вот я возмущался змеиной губой, живущей на дармовщинку, а сейчас о другом подумал: почему это растение связывают со змеёй? Змея-то при чём?

Со змеями у людей особые отношения. Не скажу, что дружеские. Тем не менее змеи приносят и немалую пользу. Змеиный яд бывает для человека смертельным. Но может – в небольших дозах – стать лекарством от многих тяжёлых заболеваний.

Змеи питаются главным образом грызунами. А грызуны, как известно, наносят ущерб нашим нивам. Особенно, если размножаются без всякой меры. Мы уже учёные, знаем: стоило в Марыйском и Тедженском оазисах уничтожить змей, мышей стало столько, что и не сосчитаешь. Не мыши людей, а люди мышей боялись. Вот тогда и вспомнили змей добрым словом…

Так что без змей нам не обойтись. Но встретить на бархане змею вовсе небезопасно. И я, как только её увидел, сразу же стал искать, куда бы незаметно и быстро укрыться. Только успел пригнуться, рядом раздалось страшное шипение. Похожее на крокодила существо с красноватой кожей бросилось на змею, от которой я собирался спасаться. Сначала я даже не понял, кто этот бравый боец со змеями. Пришёл в себя и догадался: конечно, это огромная ящерица пустыни – серый варан, или зем-зем. Сверху он розовато-песочный с широкими бурыми полосами на спине и на хвосте. Иногда мы называем зем-зема пустынным крокодилом. В наших краях он достигает полутора метров длины. Зем-зем – хищник, он быстро бегает, хорошо плавает и ныряет.

Я стал свидетелем его поединка со змеёй. Не повезло моему спасителю: змея улучила момент и ужалила его. И словно голова закружилась у зем-зема. Стал он каким-то вялым. Язык высунул, вывалил из пасти. А змея обрадовалось, что победила. Гордо подняла голову. Поиграла язычком, похожим на шёлковую нитку. Неужели, думаю, теперь на меня нападёт?

Но она на меня не обратила никакого внимания. Она всё глядела на зем-зема, с трудом уползающего прочь. Вновь бросилась на него, опять ужалила.

Я решил, что зем-зем вот-вот протянет ноги. Однако он продолжал отползать. Всё дальше, дальше… И дополз до ствола змеиной губы. Смотрю, стал потирать стволом ужаленное место.

Змея решила, что зем-зем уже не опасен. Что он не вернётся. Опустила голову. А зем-зем потёрся о змеиную губу и приободрился. Обернулся, посмотрел на змею. Увидел, что та уходит, опять зашипел. И побежал за ней, надутый, воинственный. Раскрыл пасть, бросился на змею, кусанул раз-другой, порвал когтями её кожу.

Змея, извиваясь, стала уходить, но не тут-то было! Зем-зем рвал и кусал её, куда попало. Обозлённая змея сумела опять ужалить зем-зема. И опять он отскочил к змеиной губе. Опять потёрся ужаленным местом. Ослабевшая змея тем временем скрылась в зарослях.

Мне стало совершенно ясно, что в победе зем-зема приняла участие змеиная губа. Есть в этом растении-прилипале какая-то целительная сила.

Остались на песчаном бархане новые следы – следы поединки змеи с зем-земом. Новые узоры.

 

ВСЕ РОДИЛИСЬ НА БАРХАНЕ

Песчаные барханы тянутся на многие километры. Гряда за грядой. Я стою на вершине бархана. Отсюда мне хорошо видна бесконечность пустыни. Я немного спускаюсь вниз и ложусь на песок. Сейчас осень, а осенью песок пылится меньше, чем летом. И почти до полудня не нагревается. Я кладу голову на прохладный песок и замираю.

Тихо-тихо. Никого.

И вдруг песок подо мной шевелится. Кто-то там, в песке, есть. Ухватившись за ветку селина, я поднимаюсь на ноги.

Интересно, кто там? Неужели змея удавчик?

Никого. Снова ложусь на то же место. И снова боком чувствую: что-то шевелится. но я теперь не волнуюсь. я почти Наверняка знаю: в песке детёныши зем-зема.

Я вспоминаю детство. Была осень. Погожий день, хороший, не жаркий. Мы с братишкой собирали хлопок. Поле вплотную примыкало к подножию песчаного бархана. В полдень начался перерыв. Мы решили взобраться на бархан и посидеть, отдохнуть немного. Вдруг мой брат вскочил на ноги.

- Под песком кто-то есть, - сказал он с испугом.

Я тоже вздрогнул и встал.

- Тебе показалось.

- Не показалось. Если не веришь, сядь сюда.

Я набрался смелости и сел на то место, куда показывал брат. И сразу же вскочил.

- В самом деле, - пробормотал я. И почувствовал, что у меня задрожал голос. Я не мог справиться с волнением.

Мы стояли в растерянности. Не зная, что делать. А тут, из редких зарослей черкеза, вышел какой-то зверь и потрусил прямо на нас.

Нас как ветром сдуло с бархана. Поблизости шла отара овец. Чабан увидел, что мы бежим сломя голову, и крикнул:

- В чём дело?

Мы подошли.

- Там какой-то зверь. Вроде крокодила.

Крокодила мы видели в школьном учебнике и в весёлых детских книжках.

Чабан заинтересовался «крокодилом».

- Покажите! – сказал он.

Втроём мы поднялись на бархан.

Крокодила не было. Наверно, он снова спрятался в зарослях. Мне стало стыдно.

- И ещё, - сказал я, смутившись, - вот здесь, в песке, шевеление.

Чабан нагнулся и нажал ладонями на песок.

- Ага, - сказал он, - всё ясно. Вас напугал зем-зем. Здесь, в песке, детёныши зем-зема. Накануне лета он откладывает яйца. Десять-двенадцать яиц. Прячет в песок. Или уносит в нору. Ранней осенью из яиц появляются маленькие зем-земчики. Наверное, вы сели как раз в том месте…

Чабан стал разрывать песок. И тут из зарослей на нас снова побежал зверь, похожий на крокодила. Зем-зем. Он надулся и зашипел. Но чабан не испугался. Вытащил из песка маленькую ящерицу.

- Ишь какая…

Остальных малышек вытаскивать не стал. И эту тоже закопал осторожно.

- Зем-зем испугался за маленьких, - сказал он. – Но мы не сделаем им плохого. Пойдём отсюда. Не будем мешать… зем-зем – украшение пустыни!

…И сейчас я на том месте, где вылупились из яиц зем-земчики. Они все родились на бархане. Это их родина

.

ЗАШЕВЕЛИЛСЯ КАМЕНЬ,,,

Я стою на вершине бархана. Вниз спускаются следы, словно проехал игрушечный экскаватор. Не сейчас проехал, а когда-то давно. Полоска посреди гладкая, точно змея проползла, и блестит, как стекло. А по бокам узоры. Чёткие, ясные. Такие можно провести линейкой. Если, конечно, очень постараться.

Иду по следу. Дошёл до саксаула, а под саксаулом след теряется. Смотрю: под засохшими побегами норка. Стал разрывать. Прокопал около метра. Тут река задела за что-то твёрдое. Как мог оказаться под песком камень? Вдруг зашевелился камень. Это была черепаха.

Спит себе, не думает ни о чём.

В особенно жаркий год зной наступает уже в конце мая. А в более прохладный – в начале июня. В это время черепаха находит себе пристанище в заброшенной норе, проталкивается как можно глубже и засыпает.

И спит всё лето.

И только когда песок овевает осенняя прохлада, когда вокруг вновь подымаются зелёные травы, черепаха понемногу просыпается. Она выползает наружу – травки пощипать, воздухом подышать. А подчас и осенью не проснётся. Так и спит до самой весны.

Черепашьи следы на бархане чёткие, как печать. Их обязательно заметишь.

Говорят, черепахи живут двести-триста лет. Они долгожители. Прожить три века в песках – неплохо! Сам бы, как говорится, не прочь. Только жизнь у них очень уж сонная.

 

СЛЕД ПРОПАДАЮЩИЙ И СЛЕД УХОДЯЩИЙ

Эти два следа идут параллельно. Один лисий, а другой паучий! Представляю, как паук шагает на своих тоненьких лапках. Рядом идёт лиса.

Я спускаюсь вниз и обнаруживаю, что лисий след ушёл вдаль, на другой бархан, а паучий исчез. Точно паук вдруг стал крылатым, оторвался от земли и улетел.

Нет, не улетел. Паука лиса съела. Паук для лисы лакомое блюдо. Отличная закуска перед обедом. От такой закуски разыгрывается аппетит и улучшается настроение.

Наверно, лиса ушла в хорошем настроении. А где-нибудь поблизости поймала суслика. И пообедала на славу.

 

СТАРАЯ ПРИМЕТА

Я стоял на вершине бархана. Устал, сел на песок. Набрал в ладонь песчинок: они текли сквозь пальцы. Точно это был не песок, а вода. И вдруг почувствовал: что-то ползёт. Под самыми коленями. Через несколько минут заметил и два ряда узоров на песке. Узоры-следы… Куда они ведут? Встал, пошёл посмотреть. Следы доходили до ближайшего куста селина и терялись под ним.

- Надо же, - огорчился, - не заметил, кто это такой прыткий.

Взял палочку и поковырял там, где исчез след. И невольно воскликнул:

- Скорпион!

Да, это был настоящий пустынный скорпион. Вот он, передо мной: поднял хвост и стоит в боевой позе. Думает, я ему угрожаю. На хвосте острая игла. Этакий шприц, наполненный зелёной жидкостью, блестящей, как ртуть. Жидкость ядовита. Когда я был маленьким, меня ужалил скорпион. Но подробностей я уже не помню.

Обычно скорпионы выходят из песка по ночам. А этот выполз в ясный день. Почему же? Старики говорят: если скорпион днём покидает место спячки, это неспроста. Он переходит на безветренную сторону бугра и прячется в предчувствии перемены погоды. Наверно, поднимется сильный ветер. Или вдруг ударит зной.

Значит, надо уходить. Скорпион предупреждает об опасности. Что-то случится. Иначе он не проснулся бы и не поменял лежанку.

А может, это я разбудил скорпиона?

 

ЕЩЁ ОДИН СЛЕД

Этот след, если говорить по правде, и на след не похож. Просто две дырочки в песке. Словно кто-то ткнул в песок двумя пальцами. Вот дырочки подошли к селину, покрутились вокруг. Вот отправились дальше, к саксаулу. И ещё дальше, к молодой траве…

Это след овечки.

Овцы издревле пасутся среди барханов. Погонять их собственно не приходится: наши пастбища обширные. Чабан с помощником подпаском вдвоём пасут больше тысячи овец. Вдвоём – это не значит, что оба одновременно следят за стадом. Один следит, а другой в это время готовит обед, кипятит чайник, запасает воду. Делает необходимую подсобную работу.

Овцы – это мясо, брынза, сыры, жир, шерсть; это каракуль. Завитушки каракуля похожи на песчаные волны на склонах барханов. Чёрная шкурка называется у нас – араби. Серая – ширази, коричневая – камбар. Реже всего встречается и дороже всего ценится золотистая или даже отливающая серебром – сур.

 

СТРАДАЯ ОТ ЖАРЫ…

От жары все страдают. И человек, и животные. Звери, птицы, растения. Живя в пустыне, они научились обходиться малыми запасами влаги. Научились ограждать себя от жары: кто ночным образом жизни, кто прочной шубой. Одни стараются поселиться у источников воды. Другие стремятся проспать всё лето: так поступают, как я уже говорил, черепахи. Третьи притерпелись пить солоноватую, горьковатую воду.

Я брожу по бархану и ищу следы верблюда. Вот они… Точно на песке отпечаталась большая чашка. Верблюд ест всё, что растёт на бархане: кислые побеги саксаула, селин, борджак, кандым… Он жуёт и янтак, который у нас называют верблюжьей колючкой. Верблюд не брезгует даже полынью. А без воды он обходится дольше других животных. Он живучий, верблюд, и я уважаю его за это. Он очень терпеливый.

Оберни палец марлей и коснись песка: выйдет след симпатичного каракумского зверька – лопоухого зайца. Наш заяц – труженик: он может вырыть себе в песке глубокую нору. А лесные зайцы не могут. Впрочем, им это и не нужно. На бархане надо уметь прятаться от жары: или в тень куста, или в ямку. Заяц почти не пьёт воды: он довольствуется влагой из тех листьев и трав, которые съедает.

Точно след от наконечника стрелы – отпечаток лапок жаворонка. Он поёт и поёт на бархане. А вот наконечники покрупней, потолще: следы дрофы. Дрофа крупная, величиной с курицу. Красивая! Она живёт в зарослях травы у подножия бархана.

На голой ветке саксаула вижу серую птичку. Временами птичка чирикает. Ясно: воробей! Не простой – пустынный. Никто его не трогает, ничто не угрожает. Но всё равно выглядит он тревожным. То взлетает и садится на ветку селина, то обратно – на саксаул. Быстро летит и низко, почти над самой землёй. Говорят, если птицы низко летают, дело к дождю. Если бы так!.. Дождь в пустыне всегда кстати. А уж летом подавно. Я смотрю на небо: увы, ни тучки… Нет, дождя не будет. Ошибся воробей. Или примета с изъяном.

Наверно, она весной сбудется.

 

УДИВЛЯЮСЬ ИЛАКУ

Кажется, зной уже всё сжёг. Давно превратились в саман весенние побеги илака. Давно унёс их ветер с вершины бархана. Только высохшие корешки в песке. Не верится, что илак когда-нибудь оживёт. Но вот на веточке виден колосок. А в нём зёрнышки. Согнулся в три погибели колосок, прижался к земле. Пока он боролся с ветром, прочертил на песке чёрточку, полукруг. Вот наступит осенняя прохлада, и поднимется из земли зелёная иголка илака. Из одного, из другого, из третьего зёрнышка. Едва слышно зашелестят они на ветру, словно запоют во славу жизни.

Удивляюсь илаку. Какой выносливый! Даже самую жестокую жару выдерживает: на поверхности почвы в летний день бывает под восемьдесят градусов! И холод илаку нипочём.

Гляжу на чёрточки на песке, и мне приятно: илак тоже оставил свой след на бархане.

 

КОШ

Я захотел пить. Воды не было. Надо было идти к товарищам, в кош.

Я огляделся.

Кош, откуда я пришёл, близко. Но с другой, северной стороны, я тоже видел вешку. Там, где вешка, есть и колодец.

Длину колодцев раньше измеряли локтем. Есть колодцы глубиной в сто, в сто пятьдесят двойных локтей. А то и двести. Двести двойных локтей – это двести метров.

Трудно поверить, что такой глубокий колодец вырыли человеческие руки. Профессия колодезника редкая и уважаемая всеми.

Есть колодцы, где пресная вода. Суйджи-кую. Суйджи – сладкий, колодец – кую. А в иных колодцах вода солёная, горькая. Горький колодец называют аджи-кую.

Бывает, что и пресная и солёная вода в одном и том же колодце. Как так? А вот так. Солёная вода плотней, тяжелее пресной. Поэтому они не смешиваются. Сверху – пресная, внизу – солёная. На самом дне – горько-солёная.

Поздней осенью, когда пресную воду вычерпают за лето, колодцу полагается дать передышку. Отпуск. Колодец устал. Вот пройдёт зима со своими снегами и дождями, прошумят вешние дождики. Подымешь из колодца ведро – и можешь пить: вода опять сладкая.

Малосолёную воду пьют и верблюды и овцы. Но человека такой водой не напоишь. Человеку нужна пресная вода.

Я спустился вниз и поднялся на соседний бархан. Я шёл в сторону дальней вешки, движимый любопытством.

Я шёл и думал: «Хорошо, что у колодцев есть имена. Если у тебя нет имени, кто тебя вспомнит!»

Я шёл и шёл к вешке. И постепенно выбился из сил. Вроде рядом, а дойти не могу. Воздух прозрачный. Далёкое выглядит так, словно до него рукой подать.

От жажды у меня пересохло внутри. В глазах потемнело.

Но вешка была уже близко. И вскоре я увидел кош – чабанскую мазанку. Дверь открылась без усилий: на дверях кошей не бывает замков. Они отперты всегда.

Внутри стоял кувшин. Кувшин был полон воды.

По некоторым приметам я понял, что в коше никто не живёт. Видно, стадо откочевало на другое пастбище, более травянистое. А здесь была не только вода, но и соль, масло, хлеб. Правда, хлеб зачерствел, но всё же это был настоящий хлеб.

Плохо заблудиться в пустыне. Но если набредёшь на такую мазанку – ты спасён.

 

ПЕСЧАНЫЙ БАРХАН ПРЕОБРАЗУЕТСЯ

Человек давно понял: законы природы, в том числе законы пустыни, познаваемы. И можно направить их действие для блага людей.

Такое не под силу одному человеку. Или горстке людей.

Такое под силу сплочённому народу, который освободила великая революция.

Вот, смотрите, как ведёт себя в Африке Ливийская пустыня. Каждый год уменьшает плодородную долину Нила на тринадцать километров. Засыпает песком, умертвляет землю.

Всё обширнее пустыни в Америке.

А мы сказали нашей, Каракумской пустыне:

- Не надейся, что мы отдадим сады и нивы, бахчи и плантации хлопка. Этого не будет никогда!

И построили величайший в мире канал. Через весь юг Каракумов. Канал стал могучей преградой для песков. Теперь пустыне уже нет пути на юг: там, на отвоёванных пространствах, хозяйничают хлопководы и земледельцы, там созревают сладкие дыни и сочные гранаты, шумит пшеница и растёт кукуруза.

А можно ли всю пустыню освоить? Разровнять барханы, оросить?

Нет, этого делать нельзя!

Если бы на месте всей пустыни зазеленели сады и нивы, что ели бы тогда огромные отары овец, чем бы кормились верблюды?

Нам бы уже никогда не видать драгоценной каракулевой смушки: только в климате пустыни можно её получить. Только от тех овец, что питаются здешними травами. И ни от каких других.

Овцы и верблюды пасутся в пустыне круглый год. Мало травы в пустыне, а им хватает. А сейчас учёные заняты вот чем: хотят обогатить пустынные пастбища, чтобы овцам и верблюдам жилось сытнее.

В пустыню пришли геологи и нефтяники, газопроводчики и электромонтажники. И они тоже меняют лицо Каракумов.

За пустыней наблюдают космонавты: из космоса видно то, чего ни с какой точки не увидишь. Они помогают обнаружить новые месторождения природных богатств.

Но распахать всю пустыню? Фантастика! Где же взять столько воды, чтобы оросить пашню? Уже сегодня мелеет Аральское море, потому что воды Амударьи и Сырдарьи во многом уходят на орошение. А если Аральское море пересохнет?

Сейчас я думаю о том, каким будет песчаный бархан в двадцать первом веке. Если он станет частью нового луга, бахчи или поля, куда уйдут звери и птицы, что живут здесь сейчас?

Это меня волнует и тревожит. Хорошо бы позаботиться о них. Кто-то, возможно, переселится в заповедник, кто-то - в зоопарк. Но можно ли переселить в зоопарк, например, насекомых, по ночам выходящих на бархан?

Самим животным эти вопросы не решить. Они не умеют ни читать, ни писать. Решить их судьбу должны люди.

Решить, не откладывая на завтра, - сегодня, сейчас!

 

ПРОЩАНИЕ С ПУСТЫНЕЙ

Я стою на вершине бархана. Вокруг меня – тысячи песчаных хребтов. А на каждом песчаном хребте ещё сотни возвышенностей поменьше…

Мы о пустыне много знаем. Но много и не знаем. Мы берём у пустыни её богатства. Но мы не должны оставить её потомкам бедней, чем она есть.

Каждый бархан – открытая, но не до конца прочитанная книга природы. Эта книга ждёт вас, своих читателей.
Чтобы понять пустыню, нужно её полюбить. Нужно увидеть в ней друга. Нрав у неё крутой, и всё же это не враг, а друг.

Скажу со всей искренностью: люблю пустыню. Люблю, а иногда и жалею, как живое существо. Как близкого, родного человека.

И она, пустыня, по-моему, чувствует это.

Пора прощаться. Я спускаюсь с бархана, стряхивая песок, оборачиваюсь назад и говорю:

- До свиданья, пустыня! Нет, я не ухожу навсегда! Я скоро вернусь!

 

ПИСАТЕЛИ. АЛФАВИТНЫЙ КАТАЛОГ.

 

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: